Интервью с Павлом Санаевым
 

      “Меня зовут Савельев Саша. Я учусь во втором классе и живу у бабушки с дедушкой. Мама променяла меня на карлика-кровопийцу и повесила на бабушкину шею тяжкой крестягой. Так я с четырех лет и вишу”.
Дедушка — народный артист Всеволод Санаев, мама — актриса Елена Санаева, приемный отец, или “карлик-кровопийца”, — Ролан Быков. И, наконец, бабушка Лида, без которой не было бы самой трагической повести о советском детстве — “Похороните меня за плинтусом”. 
    

* * *

     — Знаете, Павел, мне многие говорили, что узнают в вашей бабушке родные лица “семейных монстров”: мам, бабушек и даже себя...

     — К сожалению, это распространенное явление. Мне мама рассказывала, как в Америке она видела сцену: пожилая негритянка тащила мальчика и отчитывала его по-английски с интонациями моей бабушки.

     — “Будь ты проклят небом, Богом, землей, птицами, рыбами, людьми, морями, воздухом! Чтоб у тебя отсохли печень, почки, мозг и сердце! Чтоб тебя сожрал стафилококк золотистый!” — ваша бабушка ругалась виртуозно!

     — Она заворачивала такие афоризмы, что можно было заслушаться! Домашняя Раневская. Она тебя проклинает, а ты слушаешь и думаешь: “Вау! Лихо!” Но когда это было направлено на тебя с сокрушительной энергией, хотелось пригнуться и спрятаться. Восхищали ее комбинации, только если они были направлены на кого-то другого.

     — Стрелы гнева часто попадали в дедушку? Как он отражал направленный взрыв?

     — Дедушка был человеком огромного терпения. Он терпел не от слабости, а скорее от силы, потому что вариантов уйти было множество. В конце концов, он мог найти другую женщину, потому что в свои 60 находился в прекрасной форме. На советы доброхотов бежать из дома дедушка говорил: “Как я могу это сделать? Лида мне подарила двоих детей, один умер в эвакуации. Собаку больную, и ту не выкидывают на улицу”. Ему было безумно тяжело, особенно в последние годы. Бабушка уже не ругалась, но плакала каждый день. И когда она ушла в 95-м, мама думала, что дедушка теперь поживет для себя, сделала у него ремонт, отправила в речной круиз, а он вернулся в депрессии: “Там все веселые, смеются, а Лиды нет. Хочу к Лиде”. Через полгода его не стало.

     — Вам бывало стыдно за бабушку в каких-то ситуациях?

     — Мне было стыдно за себя. За то, что меня кутают, одевают на меня хрен знает что. Помните такое жуткое порождение советской действительности, как вязаный шлем? Так вот, я поверх него носил еще шапку и оренбургский платок — как кулема. Как я себя мог чувствовать? Я как-то пришел в школу, а девочки-старшеклассницы говорят: “Мальчик, ты бы еще кастрюлю на голову надел!”

     — Одноклассники издевались?

     — Смеялись, конечно. Но почему-то до третьего класса меня в школе любили. Детям внушили, что я некое тепличное растение, которое нужно беречь. После того как меня в коридоре толкнули и я ударился о батарею, бабушка попросила учительницу запирать меня на перемене в классе. В буфет я не ходил, бабушка давала мне с собой паровые котлеты, и были ребята, которые оставались со мной, чтобы мне не было одному скучно. А в четвертом классе я перешел в другую школу, где все изменилось. Трепетного отношения не было. Когда я приходил после болезни, могли сказать: “Санаев, не сдох еще?”

     — Как вы выдержали такое воспитание? Может быть, у ребенка есть особый запас прочности, психологический иммунитет?

     — У любого человека есть. А как быть с теми взрослыми, которые проходили несломленными не через какую-то бабушку, а через концлагеря?

     — Ничего себе сравнение... Она вас все-таки любила, даже “до обморока”.

     — Любила по-своему. Повесть ведь не о том, что была такая негодяйская бабушка, которая мучила внука. Повесть-то о любви. Но любовь бывает такая, что она калечит окружающих.

* * *

     — Бабушка постоянно запугивала вас “карликом-кровопийцей” — Роланом Быковым. Почему она его так ненавидела?

     — Главная причина — в том, что с его появлением мама вышла из-под влияния. До этого бабушка оставалась главой семьи. И маминой в том числе. Ходили слухи, отчасти не беспочвенные, что Ролан Антонович — тяжелый человек. А мама казалась бабушке и дедушке наивной дурочкой, и они больше всего боялись, что этот матерый ловелас ее “использует и выбросит”.

     — А вы его боялись?

     — Только в первое время, пока не пообщался с ним несколько раз. Когда мне было лет 8—9, мама меня забрала от бабушки на целый месяц. Просто пришла, пока бабушки не было дома, и увела на Пятницкую, где жил Ролан Антонович. Примерно так, как описано в повести. И на этот месяц моя жизнь стала счастьем. Ролан Антонович, он как раз снимал тогда фильм “Нос”, постоянно делился вслух своими идеями, и, хотя Гоголя я тогда не читал, слушать было невероятно интересно. А еще мне подарили замечательный конструктор, сборную модель самолета, солдатиков — так что, наконец, у меня появились какие-то интересные вещи, которыми можно было себя занять. Бабушка с дедушкой покупали мне главным образом колготки и шерстяные рейтузы, так что игрушек как таковых у меня тогда почти не было.
     Ролан Антонович был такой парняга в хорошем смысле, компанейский дядька. Он приходил, и становилось интересно. А главное, он разрешал мне печатать на своей пишущей машинке. Это был самый манящий предмет. Так что с Роланом Антоновичем мы быстро подружились, а потом я решил проверить его на вшивость: так ли он крут? И засунул ему под подушку заведенный будильник, посмотреть: что будет? Крепко получил от него по шее, побежал к маме жаловаться — и получил еще по шее от нее. И окончательно убедился, что он в доме главный и с ним лучше не тягаться.
     На самом деле я потом читал в психологии, почему детям важно в таких случаях давать по шее. Потому что ребенок должен чувствовать, что в доме есть старший — более сильный. Тогда ребенок чувствует себя защищенным. А если старший проявляет слабость, ребенок думает, что все дозволено, начинает этим пользоваться, но такая “лафа” оборачивается неврозом — ведь если старший слабый, значит, нет защиты, а ребенок, каким бы хулиганом ни был, знает про себя, что против внешних сил он слаб. Так что Ролан Антонович молодец, что дал тогда мне по шее, — показал себя надежной защитой...

* * *

     — Как все-таки удалось окончательно вырваться к маме?

     — Когда мне было лет 11, в “Пионерской правде” Киром Булычевым был объявлен конкурс на продолжение фантастического рассказа. Я решил поучаствовать. Мама с Роланом Антоновичем жили уже на “Аэропорте” — через дорогу от бабушки. Рассказ, конечно же, хотелось напечатать на машинке! Бабушка отпустила меня к маме, а на улице была метель, и по дороге я умудрился заболеть. Переносить меня больного к бабушке было нельзя, и я остался болеть у мамы. Дальше произошло почти как в повести: я почувствовал, что меня уже не отдадут. Свершилось!

     — Бабушка сразу сдалась?

     — Это не кончилось в одночасье, а еще по инерции продолжалось. Мама и бабушка были, как две планеты, между которыми спутник. Маленькая планета перетянула, но большая все равно продолжала тянуть. Бабушка приходила, когда никого не было дома, я это называл “выездными гастролями”, и устраивала мне наедине скандал часа на три. Пришла как-то под Новый год, увидела елку наряженную и сказала: “О! Елку нарядили! Чтобы эти иголки вам во все места вонзились!”
     Потом около школы она могла меня подождать и с проклятьями провожать до дома. Причем насколько сильна была психологическая зависимость! Я ведь мог теоретически взять и убежать, но не чувствовал себя вправе и шел на безопасном расстоянии, боясь в то же время его увеличить. Все такие психологические заморочки.

* * *

     — Повесть — все-таки не автобиография. Признайтесь, где вымысел?

     — Там достаточно много вымысла. Например, письмо от имени отчима Толи бабушке и дедушке я сочинил, оттолкнувшись от пяти-шести фраз из реального письма, которое пытался написать Ролан Антонович. Заканчивается повесть бабушкиной смертью — вместе с внуком у нее как будто забирают и жизнь. На самом деле бабушка прожила еще двенадцать лет и ушла из жизни, примирившись со всеми, с кем ссорилась, включая “проклятого карлика-кровопийцу”.

     — А с вашей мамой?

     — Да. И это было очень важно для обеих. В последние месяцы своей жизни бабушка вдруг позволила себя любить. Она привыкла контролировать все, а когда ослабела и попала в больницу, позволила о ней заботиться. Мама хотела за эти оставшиеся месяц-два додать все, что недодала как дочь за свою предыдущую жизнь.

     — И мама простила?

     — Да. И не в последние месяцы бабушкиной жизни, а прощала постоянно — находила в себе на это силы и после каждого скандала пыталась начинать отношения с чистого листа. Человек, который не умеет прощать, сам разрушается. К Ролану Антоновичу вообще обиды не прилипали, с таким же успехом можно было обидеть горный хребет. Он мог перестать с кем-то общаться, но я не помню, чтобы он на кого-то всерьез обиделся. Благодаря Ролану Антоновичу бабушка прожила на 3 месяца дольше. Когда у нее начался отек легких и врачи “скорой помощи” в какой-то растерянности стояли рядом: “Вот, она умирает”, он влетел в квартиру: “Вашу мать! Везите ее в реанимацию!” И те месяцы, на которые он помог продлить ей жизнь, стали решающими в отношениях бабушки и мамы.

* * *

     — Мне кажется, Ролан Быков спас и вас, и вашу маму. За что вы ему благодарны?

     — Моя повесть посвящена ему. Он меня просто приучил работать. Потому что я был откровенным раздолбаем. До восьмого класса я особо не утруждался, но способностей хватало, чтобы, не напрягаясь, получить “четверки”, а то и “пятерки”. А после восьмого класса в голове был уже один heavy metal, и школу я окончил на “трояки”. Первые рассказы появились как способ купить себе “индульгенцию”. То есть я мог написать за ночь какой-то рассказ, показать Ролану Антоновичу, что я не полный раздолбай, а потом недели две гулять допоздна и слушать “Айрон Мейден”.
     Один раз он приехал из Японии, жутко отравился суши, на этом фоне ему стало плохо с сердцем. Вызвали “скорую”. Пока ехали врачи, он меня подозвал. Глаза ничего не видят, смотрят в потолок: “Паша, я сейчас могу умереть. Но я не умру. А если я умру, пообещай мне сейчас, как перед смертью, что ты будешь работать”. Я пообещал.

     — То есть если бы не Ролан Антонович…

     — Я даже не могу себе представить, что было бы. Вот вы меня спрашивали о комплексах, страхах. Я на все ответил: “Нет, нет, нет, и все зашибись!” Не факт, что если бы его не было, я бы не сидел сейчас в пивной с кружкой пива и не говорил бы, что жизнь не склалась. Он как раз приучил к тому, что за все приходится бороться. Взять хотя бы его фильм “Чучело” — все было против него, картину закрывали, требовали вырезать половину сцен, он свалился на этом фильме с инфарктом, но все-таки доделал. Он был человеком с психологией победителя и привил ее мне.

     — А мама?

     — Мама — это совсем другое. В детстве была просто любовь, в переходном возрасте — стремление отвоевать себе свободу, теперь и любовь, и дружба. Очень часто родители становятся чужими, потому что игнорируют желание подростка поделиться с ними своими “глупыми” интересами и не делятся взамен своими “умными, взрослыми”. И подросток привыкает, что родителям безразличны проблемы отсутствия джинсов “как у всех”, им не интересно, что вышел новый альбом его самой любимой группы. А потом он вырастает, а точки соприкосновения потеряны. Говорить уже не о чем, и в итоге звонок раз в неделю: “Мам, у тебя все нормально? Ну, пока!”
     Мы с мамой с самого детства завели негласное правило обо всем друг другу рассказывать. У мамы от меня не было никаких тайн, и я ей все рассказывал. Не поверите, даже давал слушать “Айрон Мейден”! И это сохранилось по сей день — мама у меня до сих пор первый друг и советчик, с которой мне интересно делиться своими делами, потому что я всегда вижу искренний встречный интерес. А теперь еще у нас и творческие отношения добавились: мама сыграла в моем новом фильме “Нулевой километр” небольшую роль.

* * *

     — В себе бабушку сейчас не узнаете?

     — Раньше бывало. Бабушка хорошо умела “приделать” человека, я это от нее перенял, и в школе у меня была репутация записного острослова как защитная реакция на изречения типа “ты еще не сдох?”. Я очень долго ужасающе матерился, потому что мне казалось, что это признак “крутого парня”. Так как все возможные комбинации я знал уже в пять лет, мат у меня был очень красочный. Лет в 10 я отдыхал в санатории, у меня была теннисная ракетка, и какой-то мальчик взял ее поиграть. А там, если проигрывали, били в сердцах ракеткой об стол. Он ударил и сломал ручку. Когда я это увидел, устроил ор в бабушкиных выражениях, не заметив, что воспитательница стоит у меня за спиной. “Да, Санаев, — произнесла она, — мы серьезно поговорим про жаргончик, лексикончик”. И поговорила об этом… с бабушкой.

     — Чего, на ваш взгляд, нельзя делать с детьми?

     — Лучше сказать, что нужно. Важно поощрять ребенка, когда он что-то хорошо сделал: спел, станцевал, помог убраться маме. Родители должны хвалить своих детей объективно, а не по принципу “что бы мой масечка ни сделал, все хорошо”. И еще нельзя орать. Вот Ролан Антонович никогда не повышал голос. Он настолько уверенно говорил: “Паш, ты не прав!”, что невозможно было возразить. Крик — проявление слабости. Мне скажут: “Ребенок клею нанюхался, как тут не орать?” Надо очень жестко наказывать, но по-другому.

     — Ваш первый фильм “Последний уик-энд” — молодежный триллер. “Нулевой километр” — тоже жесткое кино?
     — Это мелодрама про любовь, но элементы триллера присутствуют в такой пропорции, что, когда мои друзья посмотрели ролик, один сказал: “Слушай, ну почему ты так любишь насилие? Ты что, мало кошек в детстве замучил?” Нет. Но насилие было необходимо, чтобы раскрыть характер героя. Ему “плохие парни” надели противогаз, зажали шланг, а он все равно не сломался. Я ненавижу романтические мелодрамы, в которых показывают “как все у всех хорошо, потому что все вокруг очень хорошие, а злодей — сам дурак и сам себя низложит”. Это самообман — страусиный нырок головой в песок. Жизнь — жесткая штука, и если человек хочет чего-то добиться — дела, любви, успеха, — все стоит бешеных усилий. И каждый платит: здоровьем, нервами. Никуда от этого не денешься. А насилие — визуальное выражение этой борьбы.

     — Значит, и бабушку есть за что благодарить?

     — Однозначно. Она дала материал, который стоил всех тех не самых приятных лет. Действительно, за все надо платить. И самое лучшее, когда за что-то ты платишь, а потом получаешь. Можно сказать, что я заплатил за повесть детством, но это того стоило.

Автор: Елена Светлова
Материал подготовлен "BEAUTY CODE". Источник mk.ru